ОбычныйЭпизод 7: Ссора.
Париж, 1872
Когда она была маленькой – совсем маленькой, еще до Оперы, когда жив был ее отец, – у Кристины был ручной кролик. Она кормила его капустными листьями, которые просовывала сквозь прутики клетки. Он жевал свою капусту, и у него смешно подрагивали уши. Она плохо помнила кролика – он был, кажется, серым, с рыжинкой на спинке. Она всегда жила не столько в мире видимых образов, сколько среди звуков. Звук, с которым кролик жевал, Кристина помнила отчетливо. Он был точно таким же, как скрип свежего снега у нее под ногами, когда она прогуливалась по саду при особняке де Шаньи.
Она находилась здесь уже три дня – четыре, если считать те сутки, что она проспала с самого начала. Все это время Кристина словно двигалась в тумане, едва различая предметы вокруг себя и не зная, что о них думать. Роскошный особняк, в котором нигде невозможно было остаться одной – всюду сновали слуги. Блестящая, воском отполированная мебель красного дерева. Атласный балдахин над ее кроватью, и новые платья, которые будто сами собой появлялись в ее гардеробной каждое утро. Вкусная, изысканная еда, которую она едва замечала. Рауль, бледный и слабый, но веселый – в те минуты, когда доктор выпускал его из постели: рука на перевязи, и в добавок к открывшейся ране – банальный насморк, вызванный купанием в подвале Оперы…
Это была настоящая жизнь – ее новая жизнь, та, что она сама выбрала. Почему же Кристине все время казалось, что она вот-вот проснется и услышит снова мелодию музыкальной шкатулки с обезьянкой на крышке, и увидит над собой каменные своды подвала, и почувствует теплый запах свечей, и сырое дыхание воды, и сможет направиться тихонько к человеку, который сидит спиной к ней у органа, и поведет себя совсем не так, как прежде?
Нет, она не сожалела о том выборе, который сделала… Она даже и не уверена была теперь, был ли у нее выбор – ведь он так ясно приказал ей уйти. Она не вспоминала хорошее и плохое, что он принес в ее жизнь. Не хотела ни вернуться, ни убежать. Не так просто. Она и сама не могла бы внятно сказать, что именно думала. Он просто чувствовала: стоит ей отвлечься на секунду от внешних звуков – и в ее ушах зазвучит его голос. «Кристина, я люблю тебя…» Люблю, люблю, люблю тебя… Стоит закрыть веки – и она увидит его лицо. «Обернись, взгляни на меня – это твоя судьба! «Это» ты будешь видеть до конца жизни!» О, как он был прав! Она могла уйти от него, оставить его одного в том подземелье, плачущего среди битых зеркал… Но она знала, что всегда, всегда у нее перед глазами будет стоять его лицо.
Лицо, которое давно уже ее не пугало.
Лицо, которое она в любой момент могла освежить в памяти, взглянув на портрет кисти Делакруа в коридоре первого этажа. Только на этом портрете у знакомого лица было другое имя – граф Жильбер де Шаньи. Таинственный граф, который исчез из дому в тот день, когда она здесь появилась, и прислал Раулю странную записку: мол, срочное дело неожиданно вызвало его в имение в Нейи. Кристина так и не видела графа – только на том странном, двадцать лет назад написанном портрете.
Она несколько раз возвращалась к нему и проверяла себя. Нет, она не ошиблась – ей это не приснилось. Сходство было очевидным. И найти этому объяснения она не могла, сколько не пыталась…
Она хотела бы познакомиться с графом – чтобы понять, простирается ли сходство в реальную жизнь, за границы холста. Но еще и потому, что вот так, не видя хозяина, Кристина чувствовала себя чужой в доме. Нет, не чужой даже – так было бы, если бы кто-то проявлял к ней холодность. Но все были любезны и ласковы: проблема была в самой Кристине. Она чувствовала себя самозванкой… Наглая особа, которая себя не помнит, но отзывается на имя Кристины Даэ, оперной певицы и невесты виконта Рауля де Шаньи.
- Когда ты стоишь вот так, пиная каблучком свежий снег, то мне кажется, что не было всех этих лет – что ты все та же маленькая девочка, что я увидел когда-то и полюбил всем сердцем.
Кристина испуганно вскинула голову: Рауль возник возле ее плеча бесшумно, словно… нет, не призрак. Словно тень. Он был одет в теплое пальто, и плотно закутан в шарф, и глаза его светились нежностью, из-за которой Кристине почему-то становилось стыдно.
- Рауль, что ты делаешь на улице? Ты же простужен!
Он улыбнулся:
Обычный- Я вызвался искать тебя по поручению мадам Бланшар: уже готов обед, а тебя не было в доме. Видишь, как эта добрая душа меня нарядила? Мне никакой мороз не страшен.
- Все равно пойдем быстрее. Ради бога, зачем ты стоял на холоде и смотрел на меня, вспоминая какие-то глупые сцены из прошлого, когда можно было просто окликнуть меня, не выходя на улицу?
Они уже двигались вдвоем, рука об руку, по заснеженной аллее, но при этих словах Кристины Рауль снова остановился и глянул на нее:
- Какая ты вдруг стала сердитая – и практичная, моя крошка Лотти! Что за странная смена настроений? Или ты просто даешь мне понять, какая из тебя получится строптивая супруга? – Он снова улыбнулся. – Ничего у тебя не выйдет: я не испугаюсь, и не отпущу тебя. Ничто на свете не помешает мне назвать тебя моей женой.
«Кроме папиного запрета, конечно», – подумала Кристина, и мысленно же одернула себя. Что с ней, в самом деле, такое? Почему она такая злая, и несправедливая? Куда подевалась милая девочка, которую подружки в Опере дразнили мямлей?
А где была эта девочка, когда с ее губ срывались – вслух произносились, не мысленно, – те, другие слова? Про жалкое создание? Про слезы ненависти?
Может ли быть, чтобы это тоже была она? Что же тогда с ней творится?..
Но, пока в сознании проносились эти мысли, новая, незнакомая Кристина, та, что появилась на свет, видимо, в ту секунду, когда услышала на сцене голос человека, которому нечего было там делать… Эта новая Кристина сказала с деланным спокойствием, ускоряя шаг и решительно направляясь к дому:
- Неужели твой отец даст согласие на наш брак?
Рауль ответил не сразу – и неуверенно:
- Да. Когда я привез тебя из Оперы, мы… поговорили. И он дал понять, что не против. Он не особенно рад, конечно, но он сказал, что не будет возражать…
Кристина хорошо знала Рауля – виконт никогда не умел по-настоящему скрывать свои чувства. Его лицо было словно открытая книга. И теперь она ясно видела – что-то не дает ему покоя. Есть какой-то подвох – какое-то маленькое «если» или «но» в том, как он говорит о разговоре с отцом.
Кристина остановилась, и посмотрела на виконта. Его глаза, всегда такие спокойные и чистые, теперь избегали ее взгляда. Она спросила медленно:
- Есть какое-то условие? Я не должна буду показываться в свете, или мы должны уехать, пока не уляжется скандал, или еще что-то в этом роде?
Рауль посмотрел себе под ноги и ответил, неубедительно изображая веселость:
- Нет. Дело не в этом.
Кристина продолжала пристально смотреть на него:
- А в чем? – Он молчал. Она улыбнулась. – Ну же, Рауль, скажи мне. У мужа и жены не должно быть секретов друг от друга. Кроме того, я должна знать – вдруг это что-то ужасное? Что мне придется сделать? Или что ты вынужден будешь сделать ради меня? Я не хочу приносить тебе лишнего горя.
При этих ее словах Рауль облегченно рассмеялся:
- Господи, Кристина, что ты придумываешь! Нет никаких мрачных условий – это вообще не имеет к тебе отношения. Господи, если бы ты знала папу, тебе никогда бы не пришло в голову ничего подобного.
Кристина медленно прошла вперед и села на скамью у фасада здания. За ее спиной шелестел на ветру сухой скелет облетевшего плюща. Мадам Бланшар, наверное, сердится – Рауль пошел звать ее к обеду, и они оба пропали. Но она не могла теперь вернуться в дом – они с Раулем не говорили толком после того, как покинули подвалы, и она не хотела упускать возможность… Не поднимая глаз, она произнесла задумчиво:
- Да, я совсем не знаю твоего отца. Какой он? Расскажи мне.
Рауль опустился на скамейку – когда Кристина говорила с ним вот так, едва слышно и как будто слегка испуганно, он ни в чем не мог ей отказать:
- Он тебе понравится. Он немного суров, на первый взгляд, и бывает иногда резким и сердитым. Но это только потому, что он не выносит дураков – говорит, что ему терпения на них не хватает. На самом деле он очень добрый, и справедливый, и очень меня любит. Наверное это потому, что я появился у него поздно, а ему очень хотелось наследника… И он обязательно полюбит тебя – тебя невозможно не полюбить!
Виконт закончил фразу с веселым энтузиазмом, и потянулся, чтобы поцеловать Кристину. Она не отстранялась сознательно – просто так вышло, что именно в этот момент на плечо ей упал сухой лист, который обязательно нужно было стряхнуть… Она переспросила:
- Поздно? Сколько же ему лет?
- Пятьдесят три.
- Значит, ты родился, когда ему было – сколько, тридцать два? Это не поздно.
Виконт пожал плечами:
- Нет, не так поздно. Я неправильно выразился. Просто папа, так уж вышло, поставил было крест на своей семье. А потом неожиданно женился на маме.
Кристина вскинула взгляд:
- Не поняла. Почему?
ОбычныйРауль снова, казалось, был смущен:
- Он очень редко и мало об этом говорит, но у него в молодости произошла любовная трагедия, из-за которой все пошло кувырком. – Он умолк, но Кристина не сводила с него глаз. О, эти прекрасные, темные, всегда чуточку изумленные глаза… Как он мог устоять перед их внимательным, выжидательным взглядом? – Мама была его второй женой. Первый раз он женился очень рано, лет двадцати, по большой любви – на Мадлен Раппно, дочери наших соседей в Нейи. Они были женаты всего год, когда Мадлен умерла. Он очень тяжело это пережил. Я не знаю подробностей.
Кристина молчала, вспоминая лицо графа на портрете. Сколько ему там? Тридцать? А он уже десять лет как был вдовцом, пережившим потерю возлюбленной. Это объясняло, наверное, странное отчаяние в его глазах – сарказм, который кривил в невеселой улыбке губы.
Но не объясняло его сходства с тем, другим лицом.
Она вздохнула: увы, но Рауль явно не тот человек, у которого можно об этом спросить. Странно, впрочем, что он сам не замечает этого сходства…
Хотя нет – что же здесь странного? Он видел Ангела два раза в жизни. На кладбище, где в лицо ему было не посмотреть – они ведь сразу накинулись друг на друга, превратились из двух мужчин в один неистовый вихрь, состоящий из гневных выкриков, взмахов плаща, звона шпаг, и жестокости. А потом он видел его в подземелье. С лицом, искаженным гневом и болью. Без маски. Когда он был без маски, никто не видел его настоящего лица. У людей просто не было сил смотреть, и уж тем более – замечать.
Рауль нежно взял ее за руку:
- Не расстраивайся. Все это было много лет назад, и он давно уже утешился. Все это не имеет к нам отношения – разве только в том смысле, что он любит меня, и не захочет сделать несчастным. И он знает, что без тебя я счастлив никогда не буду. Так что все хорошо!
Он снова потянулся, чтобы поцеловать ее, и на этот раз Кристина готова была ответить ему. Она подняла лицо, готовая улыбнуться его голубым глазам – и коснуться знакомых губ. И вдруг увидела перед собой, очень ясно, другие глаза: потрясенные, недоуменные, усталые, едва живые, и полные слез. И вспомнила другие губы – их прикосновение было ей непривычно, но теперь казалось единственно возможным и правильным.
Она инстинктивно дернулась, и губы Рауля скользнули по ее щеке. Чтобы скрыть неловкость, она быстро склонила голову ему на плечо.
Нельзя допустить, чтобы ее поцеловал теперь кто-то другой. Даже Рауль. Особенно Рауль.
Ошибочно приняв уклончивость Кристины за смущение и печаль, виконт порывисто прижал ее к себе и стал гладить волосы, шепча ласково:
- Милая, милая моя крошка Лотти. Не грусти – не переживай так. Все будет хорошо – все наладится. Папе ты понравишься, мы с тобой поженимся, и будем жить очень счастливо, деля дни и ночи, зиму и лето, точно, как ты хотела… Все позади – ты скоро забудешь как кошмарный сон и Оперу, и пение, все эти глупости, которые тебя так расстраивают.
Кристина невольно рассмеялась, подняв голову с его плеча:
- Странная из меня получится певица, если я забуду про пение!
Рауль замер:
- Что ты имеешь в виду?
Кристина смотрела на него, не понимая:
- А что? Что странного я сказала?
- Ты что, собиралась продолжать карьеру?
- Не собиралась – собираюсь. С какой стати мне бросать ее?
Взгляд виконта стал вдруг очень холодным – таким же почти, как серое зимнее небо над их головами:
- Виконтесса де Шаньи не может выступать в Опере.
Кристина недоуменно моргнула:
- Почему?
- Это недопустимо. Это неприлично.
- Почему? – Кристина смотрела теперь на него с вызовом. – Аделина Патти замужем за маркизом – и это не мешает ей выступать на сцене.
- Это совсем другое дело.
- Почему? Потому что я не так хороша, как Патти?
ОбычныйРауль рассердился – на щеках его выступил румянец:
- Потому что с Патти не происходило в Опере того, что произошло с тобой.
Секунду Кристина молчала, задыхаясь от внезапно вспыхнувшей ярости. Потом сказала отчетливо, сама поражаясь тому, что говорит – и тому, как спокойно звучат ее слова:
- Ах вот, значит, в чем дело. Ты боишься его. Думаешь, что пение и он для меня неразрывно связаны. – Внутренний голос спросил тихонько: «А разве это не так?» Кристина оставила его без внимания – она потом об этом подумает. Сейчас важнее было объясниться с женихом. – Но я не потому стала петь, что он захотел учить меня! Я всегда хотела петь – мой отец мечтал об этом. Пение – моя жизнь, мое призвание, я столько работала, чтобы добиться успеха. Как ты можешь требовать, чтобы я бросила сцену?
Рауль горестно вздохнул:
- Я не могу поверить, что этот разговор происходит на самом деле. Я всегда был уверен – всегда предполагал, что ты уйдешь со сцены – что ты именно этого хочешь. Мне нравится, как ты поешь, но я не думал, что ты так серьезно к этому относишься!
- Но это значит, что ты совсем меня не понимаешь! Музыка сделала меня такой, какая я есть, и если для тебя это не имеет значения…
Виконт перебил нетерпеливо:
- Конечно, имеет! Я полюбил тебя в ту секунду, когда увидел на сцене.
- Да. – Гнев Кристины улегся так же внезапно, как и налетел, но на смену ему пришла холодность, которая поразила ее саму. – Да, я помню, как ты пронесся мимо меня в первый день в Опере, не одарив даже взглядом. Вернее, ты скользнул по мне глазами… Я ждала, что ты улыбнешься. Но ты меня не узнал. Ты примчался в гримерную только, когда услышал, как я пою. И знаешь почему, Рауль? Потому что мой голос – это и есть я, настоящая. – И снова кто-то внутри сказал ей: «А твой голос и Призрак – это единое целое. Ты – это он, верно?» И снова она оставила тихий шепот без внимания, чтобы закончить с горечью. – Неужели ты думаешь, что голос был нужен мне лишь для того, чтобы привлечь внимание завидного жениха?
Рауль покачал головой – он не верил своим ушам:
- Кристина, Кристина… Я не узнаю тебя. Ты говоришь ужасные, жестокие вещи. И я не могу понять, почему. Мне казалось, что мы обсуждали это…
- Когда? – Кристина услышала в своей интонации самый настоящий сарказм. – На маскараде, когда ты исчез куда-то при первом его появлении?
- Я бегал за шпагой!
- Мне все равно, куда ты бегал – тебя не было рядом, когда ты был нужен. А когда тебя не просили – на кладбище – тебе надо было, конечно, лезть в драку… Не пропадать же зря шпаге.
- Кристина, ты ошеломляюще несправедлива! Я хотел спасти тебя!
На глазах у девушки стояли слезы:
- Вот как? А когда я просила, умоляла тебя оставить свой безумный план – уехать из Оперы, из Парижа, увезти меня, но главное – не заставлять меня делать то, что разрывало мне душу на части… Предавать его. Петь его музыку… Тогда ты хотел спасти меня?! Я говорила тебе, что боюсь. Я старалась объяснить, что не могу. Но ты только и думал, что о своей хитроумной ловушке! Ах, как удачно она сработала!
- Кристина – я просил у тебя прощения тогда – прошу и теперь.
- Поздно! – Кристина выкрикнула это слово так резко, что с ближайшего дерева испуганно взметнулась ворона. – Поздно… Я предупреждала тебя, чем все кончится. Говорила: если он найдет меня, то всегда будет со мной.
- Но теперь все позади! Все кончилось. Он отпустил тебя… разве нет?
Кристина растерянно покачала головой – у нее не было слов. Она не могла поверить, что вот так просто говорит вслух о Призраке – и она сама пугалась мыслей, которые проносились в усталом сознании. Она ответила наконец едва слышно, полным слез шепотом:
- Сказать «уходи» еще недостаточно для того, чтобы отпустить…
Рауль смотрел на нее со смесью ужаса и тревоги – и сказал вдруг с откровенной, мальчишеской ревностью:
- Ты любишь его!
ОбычныйКристина вздрогнула – по щекам ее текли слезы, и в глазах были отчаяние, и нежность, и глубокая грусть:
- О Рауль – Рауль… Как ты не понимаешь. Дело не в любви, и не в нем. Дело во мне. Ты заставил меня пройти до конца – спеть его оперу. Ты думал поймать его, но ты сыграл ему на руку. Эта музыка… Рауль, она была последним его уроком – испытанием. Там, на сцене, я стала такой, какой он хотел меня видеть – я стала настоящей певицей. После этого ему не нужно уже ничего делать – для меня нет пути назад, я изменилась, и не смогу быть прежней. – Кристина говорила теперь торопливо, словно боясь, что слова вдруг иссякнут, и она не сможет выразить то, что сама еще понимала не до конца. Она сама не знала, откуда взялись эти мысли – слова ее были для нее самой не меньшей неожиданностью, чем для Рауля. – Я должна петь – и когда я говорю «петь», речь не идет о колыбельных детям или развлечении гостей в салоне. Это значит петь, отдавая душу. Петь на сцене – как мечтал мой отец. Как мечтал он. Он отпустил меня – но только после того, как сделал своей. Нет нужды смотреть на меня с таким ужасом. Я не о теле говорю, а о душе. И теперь уже не имеет значения, что мы с ним больше никогда не увидимся. Я принадлежу ему… А ведь я тебя предупреждала.
Рауль судорожно сжал ее пальцы – дрожащие, замерзшие на ветру:
- Но Кристина – милая, любимая моя Кристина… То, что ты говоришь, убеждает меня, что я прав. Тебе нельзя выступать на сцене. Это погубит тебя – с ума сведет. Ты придумываешь вещи, которых нет и не может быть.
Девушка невесело усмехнулась:
- Опять не веришь мне, Рауль? А я ведь была там, в его царстве вечной ночи. Видела его лицо, которое и лицом трудно назвать. И глаза видела, полные боли. И слышала голос, который вознес меня на небеса… И все, что я видела, все, что я слышала, все это и сделало меня такой, какая я есть. – Она сделала паузу и взглянула ему в глаза. – И что-то мне подсказывает, что я не особенно тебе нравлюсь.
Рауль смотрел на нее пристально – во взгляде его мелькнул гнев. Он всегда, еще с детства склонен был к таким вспышкам. Юноша сказал резко:
- Кристина, я люблю тебя, но я не могу поверить, что ты имеешь в виду то, что говоришь. И в то, что мы уже полчаса беседуем с тобой о монстре, который едва не убил меня, и не погубил тебя, беседуем так, словно он лучший человек на свете, и на него молиться надо. Он хотел того, он хотел этого! Мне наплевать. Я должен быть ему благодарен за то, что он пощадил мою жизнь? Отпустил тебя? Отлично. Я благодарен. Но он сделал то, что сделал – он отказался от тебя, и я не желаю, чтобы он бесконечно стоял между нами – чтобы память о нем отравляла твою жизнь. Если музыка для тебя так сильно связана с ним, если твое желание петь на сцене есть продолжение этой грязной и унизительной истории… То я тем более не могу допустить, чтобы ты выступала, и не допущу. Никто не осудит меня. Супруге виконта нечего делать на подмостках.
Несколько секунд Кристина смотрела на него молча. Вот, значит, как оно бывает – как исчезают во мгновение ока детские мечты и надежды, как совершенно чужим оказывается человек, которому ты доверяла, в котором искала поддержки… Хотя ей ли удивляться – ей ли не помнить, как это бывает?
Странно, что Ангел, и Рауль, такие разные, оказались в этом так похожи.
Кристина вздохнула, и поднялась со скамьи. Рауль поспешно вскочил на ноги, выжидательно на нее глядя – она все еще не ответила на неуклюжий ультиматум, о котором молодой человек уже жалел. Бросив последний взгляд на черно-белый, туманом окутанный, слово дагеротипное изображение, сад, Кристина обернулась наконец к Раулю и сказала очень спокойно и просто:
- Ну что же, виконт… Вам, очевидно, придется поискать себе другую супругу.